Симферопольскому режиссеру, художественному руководителю арт-центра “Карман” Галине Джикаевой пришлось бежать из Крыма из-за давления со стороны сотрудников ФСБ. Ее подозревают в причастности к организации террористических актов.
Следователи ФСБ сообщили Галине Джикаевой, что она проходит по делу Олега Сенцова и его товарищей, которых российские спецслужбы обвинили в организации терактов на территории полуострова. Несмотря на протесты во все мире и обращения к российским властям, подписанные крупнейшими режиссерами, 8 августа Мосгорсуд признал законным продление ареста Сенцова, задержанного в Симферополе и этапированного в Москву. Сенцову грозит до 20 лет лишения свободы. Адвокат Сенцова собщил, что в крымском СИЗО режиссера пытали. Вместе с Олегом Сенцовым задержаны Геннадий Афанасьев, Алексей Чирний и Александр Кольченко.
Галина Джикаева рассказала Радио Свобода о том, что происходит сейчас в Крыму.
– Ваш арт-центр возник больше двадцати лет назад, в 1993 году…
– Тогда это еще был не арт-центр, а просто театр. Молодые люди собрались, чтобы делать что-то интересное. Потом все получали театральное образование, кто-то стал актером, кто-то режиссером. Больше 20 спектаклей мы поставили, много ездили на гастроли, потом возникла идея совместить усилия молодых творческих личностей в один домик. Так возник арт-центр “Карман”. Были и художники, и фотографы, выставки проводили, концерты. У меня основное направление – социальный театр. Антон Романов, который тоже вынужден был уехать еще в апреле из Крыма, он больше лирик, хотя с элементами социального театра. Последние две наши постановки – “Пикник” и “История человека, с которым приключилась история” по “Елке у Ивановых” Введенского. Спектакли были на любой вкус: от комедий, которые будут понятны любой бабушке, до сложных интеллектуальных вещей. Молодежь очень любила эти спектакли, приходила к нам.
– Все постановки на русском языке или на украинском тоже?
– Нет, у нас русскоязычный театр. Только одна постановка была на украинском – “Одержимая” Леси Украинки – и одна на крымско-татарском.
– 1990-е годы тоже было неспокойное время в Крыму: президент Мешков, пророссийские митинги, неопределенность. Как вы его пережили?
– Это было самое продуктивное наше время. Почему-то так получилось, что в годы безумия совершенно спокойно нам дали этот подвальчик, и мы в нем нормально существовали. И у городских властей были деньги отправлять нас на гастроли каким-то волшебным образом.
– Наверное, это все вспоминается как сладкий сон после того, что произошло в последние месяцы. Галина, скажите, у вас были, как у многих крымчан, какие-то надежды на то, что, если Крым станет российским, жизнь будет лучше и театру станет лучше?
– Нет, у меня не было таких мыслей. Дело в том, что, в отличие от многих, я интересовалась политикой. Помимо того, что я была руководителем театра, я работала журналистом, была выпускающим редактором службы новостей самой крупной телерадиокомпании – “Черноморской”, у которой сейчас арестовали имущество в Крыму. Я боролась с властью Януковича как могла: и как журналист, и как художник. Я видела, что происходит в России, как растет монстр. И когда этот монстр пришел в Крым, никаких иллюзий по поводу счастливой жизни и свободы творчества у меня не было.
– Как прошла эта весна аннексии, как вы в театре переживали это время?
– Очень сложное время. У нас был киноклуб, и нам бросали дымовые шашки, потому что мы показывали фильм о том, как Янукович отжал Межигорье и фильм о Pussy Riot. Люди, которые совершали нападение, потом стояли в рядах крымской “Народной самообороны”. Мы начали следить за Майданом с первых же дней, вообще не отходили от мониторов. Репетиции заканчивались, а наш режиссер Антон Романов практически не спал, все время был онлайн: и “Громадьское телевидение”, и Пятый канал, стримы наших журналистов. Потом Майдан победил, была проблема с “титушками”, которых Симферополь поставлял в Киев. Один из наших ведущих актеров был знаком с этими ребятами. Когда прошла информация, что их автобус расстреляли, он ушел из театра, и у нас притормозилась работа. Но это оказалась фейковая новость, их, конечно, помяли возмущенные люди в Украине, но никто никого не убил. Потом Алексей вернулся в театр. Мы прервали работу на два месяца – это был март-апрель, студия не работала, родители не пускали несовершеннолетних в город вообще, а у нас актеры несовершеннолетние есть, очень талантливые ребята. Все сидели по норам. Мы закрыли наш арт-центр прощальным спектаклем “Пикник” Фернандо Аррабаля. За семь дней восстановили этот спектакль и показали четыре последних спектакля в истории арт-центра “Карман”. Мы собирались переезжать, собирались открываться в другом месте, искали помещение. Потом полностью изменилась ситуация, и вопрос повис в воздухе. А тут еще и органы заинтересовались мной, и я уехала. Что будет дальше, неизвестно.
– Вы творческий человек, но многие обыватели надеялись, что с приходом России пенсии вырастут, цены снизятся, туристов станет больше… Сбывается что-то?
– Только в одном пункте: пенсии действительно повысились, зарплаты бюджетникам повысились. Но выросли и цены, совершенно сумасшедший рост цен, ни пенсии, ни зарплаты не успевают. Тем, кто трудится в коммерческих предприятиях, еще сложнее. Театрам очень сложно, так как людям не до искусства сейчас. И с туризмом все плохо. Но обыватели говорят, что, во-первых, это “укры” виноваты во всех сложностях, нужно потерпеть, пройдет переходный период и все будет хорошо, Россия нас не оставит. Многие живут такими представлениями.
– А интеллигенция?
– Львиная часть переехала на материк, сейчас многие мои друзья-журналисты уезжают. Остается пространство зомби-апокалипсиса, набитый ватой полуостров, с которым можно делать что угодно, они всё будут поддерживать. Это трагедия на самом деле. Потому что крымско-татарская интеллигенция остается там, несмотря на тяжелые условия: сейчас очень прижимают, такой тотальный прессинг на крымских татар, особенно на интеллигенцию. В театрах остались только пророссийские силы. Даже украинский театр полностью пророссийский: может быть, там два-три человека поддерживают Украину, да и всё. У крымско-татарского театра позиция четкая, они за Крым в составе Украины, но активных действий от них ждать не приходится, потому что там все жестко схвачено, маски-шоу в крымско-татарских кафе, аресты счетов, сейчас против крымско-татарской газеты тоже какое-то расследование ведется за призывы к экстремизму.
– А крымско-татарский телеканал ATR, который во время аннексии очень ярко себя проявил?
– К сожалению, это уже не тот телеканал. Его владелец попытался каким-то образом приспособиться к власти, стал вице-премьером, попытался вести двойную игру, это у него не получилось, он был изгнан с Олимпа. И сейчас, видимо, их поставили в такие условия, что невозможно говорить правду. Кино и мультики показывают. Есть новости, но они тоже очень вегетарианские.
– Поразительно, как люди мгновенно меняют взгляды, подлаживаются под ситуацию. Вот один человек, который называет себя крымским правозащитником, еще недавно публиковал разоблачительные материалы о Сергее Аксенове-“Гоблине”, а теперь распространяет пророссийские материалы самого безумного толка, вроде того, что в малайзийском “Боинге” летели мертвецы. Вы наверняка встречали таких людей. Многие перекрасились?
– Конечно. Вот у нас на “Черноморке” работал политический обозреватель Владимир Андронаки, поддерживал партию “Батькивщина”. Он рвал Януковича просто на части, на клочки, на тряпочки. Как только ситуация изменилась, стал бороться за Российскую империю. Я даже удалила его из друзей в “Фейсбуке”, потому что не могу выдержать тот уровень бреда, который там льется.
– Вам пришлось покинуть Крым из-за того, что вас пытаются пристегнуть к делу о “терроризме”, возбужденному против Олега Сенцова и его друзей. Вы хорошо знали Олега?
– Нет, мы познакомились только в марте, когда зашли российские войска. Он часто ходил на спектакли, был активным нашим зрителем. Я занималась подготовкой медиков и координацией сил журналистов, потому что иностранных журналистов было очень много, нужно было искать им переводчиков, сопровождающих, водителей. Мы предоставляли помещение для медицинских курсов. Пару раз встречалась с Олегом, чтобы скоординировать, когда на митинг пойдем.
– Для чего нужны были медицинские курсы?
– Я это объясняла эфэсбэшникам: когда у тебя в городе появляются военные люди, сразу возникает опасность, что кто-то не выдержит, начнется противостояние и будут ранения, легкие или тяжелые, неважно. Нужно что-то делать, чтобы как можно больше людей понимали, как они могут оказать помощь пострадавшим. Три раза проходили эти курсы, в соцсетях мы поместили объявление, что можно прийти. Люди смотрели, как перевязки делать, как останавливать кровотечение, как приводить в чувство человека, как его переносить, как донести живым до врача.
– И ФСБ считает, что под видом медицинских курсов какая-то террористическая организация формировалась?
– Да, часть террористической организации, ее ответвление. Они считают, что оказание медицинской помощи уже является террористическим актом.
– То есть они начали брать всех, кто сочувствовал Евромайдану, и пристегивать их к делу о терроризме?
– Нельзя сказать, что просто всех разом. Нет, они, видимо, взяли тех, кто каким-то образом был причастен к этим митингам и протестным действиям, потому что в тюрьме только четыре человека. А медицинские курсы расценены службой безопасности России как подготовка к террористическим актам и массовым жертвам. Стало быть, я, как лидер этого объединения, попадаю под пристальное внимание. Поэтому они мною так активно заинтересовались. У меня такая логика размышлений.
– Когда вы узнали об арестах, что подумали?
– Я почему-то была абсолютно уверена, что будут брать всех. Я была готова, у меня был рюкзачок собран, я не знала, разрешат или не разрешат с собой брать в тюрьму, но я приготовила вещи первой необходимости. Я была готова, что за мной придут. Но этого не случилось, а потом вызвали на разговор.
– Вы были только на одном допросе в ФСБ?
– Это нельзя назвать допросом, потому что не было повестки. У нас было несколько неофициальных встреч. Они позвонили по телефону, сказали: давайте с вами встретимся. Я говорю: не вопрос, давайте. Попытались что-то мне подсунуть для подписи, я отказалась, потому что это неофициальная встреча. Потом они меня пригласили для беседы в офис, для того чтобы я написала объяснительную, протокол подписала. Я подумала: мало ли, вдруг я оттуда не выйду. К тому же я не собиралась ни объяснений писать, ни подписывать. Лучше не доводить, чтобы эфэсбэшник был поставлен перед выбором – арестовывать или нет. Я их освободила от этого выбора.
– Угрожали вам?
– Нет, это были очень милые люди, до угроз дело не доходило, но как-то так косвенно, опосредованно: вы проходите как один из организаторов террористической деятельности в Крыму. Я говорю: о`кей, я поняла. Сразу сказали, что понятно, что это до 20 лет тюрьмы. Потом несколько раз, наклонясь, говорили: вы же понимаете, как будут раскалывать в СИЗО. Вот такого рода были разговоры.
– Московские следователи?
– Был один из Москвы – Дмитрий и один местный, бывший сотрудник СБУ, нынче ФСБ, – Андрей.
– Конечно, это очень дешевое сравнение с 1937 годом, но когда видишь, что так набросились на интеллигенцию и придумывают дела о терроризме, что-то такое напрашивается…
– Я думаю, что это процесс приближения легкой походкой к 1937-му. Потому что практика доносов уже достаточно активно работает в Крыму, работает достаточно активно. Потом покаянная пресс-конференция, где были вынуждены ребята откреститься от моей деятельности, от моих политических взглядов для того, чтобы дальше работать.
– Как вы переживаете отъезд из Крыма и думаете ли о возвращении? Или, уезжая, понимали, что это надолго или навсегда?
– Я не могу сказать, что легко. Конечно, приятно чувствовать себя на свободе. Я шутила: лучше жить не так комфортно, но все-таки не так скучно, как в камере в Лефортово. Дело в том, что у меня там остались старенькие родители, папа лежачий – это очень тяжело. Я не собиралась уезжать, до последнего тянула. Была уверена, что обойдется. Я не могла бросать родителей – это очень тяжело. И Крым, дальше Крыма земли нет. Когда я уезжала, у меня не было никаких эмоций, я думала, что я перейду границу и буду плакать от счастья. Нет. Такой ступор, из которого до сих пор не вышла. Но я абсолютно уверена, я в это верю, что мы вернемся в Крым, я буду работать, и театр будет работать.
– Есть в Крыму люди – например, Мустафа Джемилев, – которые думают, что вскоре он снова станет украинским. У вас есть такие надежды?
– Он обязательно станет украинским, но не думаю, что это случится скоро. Я надеюсь, что как-то обойдется без крови, каким-то образом, дипломатическим ли, экономическим ли, той же волей народа Крыма, он вернется в Украину. Потому что здравый смысл, экономический в том числе, подсказывает, что Крыму без Украины очень тяжело, потому что вся инфраструктура завязана на Украине, и торговые пути, и туристические. Может быть, здравый смысл возобладает, не знаю.
– А людей, которые до сих пор размахивают российскими триколорами и славят Путина, можно переубедить?
– Нужно дать им такую возможность, подождать, пока до более молодого населения Крыма дойдет вся нелепость этой ситуации. Большая часть проголосовавших за Россию, процентов 40-45% – это пенсионеры, бабушки, они мечтают умереть в России. Вместо того, чтобы уехать туда, они выбрали такой путь – притянуть Россию сюда и умереть вместе с нею в Крыму. Эти бабушки, получив российский паспорт, – я своими глазами видела, – бросались на землю, целовали паспорт и кричали: “Я вернулась в молодость, в Советский Союз!” Она надеется, что булочка будет стоить 5 копеек, но она не будет стоить 5 копеек. Когда это осознание придет, может быть, тогда есть смысл говорить о возвращении Крыма. Сейчас у Украины сейчас слишком много своих дел на востоке, по восстановлению экономики. Мне кажется, что, когда Украина станет крепкой, процветающей державой, Крым запоет другие песни.
Дмитрий Волчек SVOBODA.ORG
Leave a Reply