“России, помимо каждого из нас и помимо всех нас вместе, уже сейчас кем-то задуманной и окончательно уготованной к осуществлению – нет. В конце концов, она может стать такой, какою ее задумают и осуществят бескорыстно верные ее памяти и творчески озабоченные ее будущим русские люди”. Этими словами высланного из советской России философа Федора Степуна я хотел бы начать свои размышления на тему прошлого и ближайшего будущего нашей страны. К нему меня подтолкнули те письма, которые вышли после появления в российской прессе в декабре минувшего года декларации князя Дмитрия Шаховского.
Декларация Шаховского не могла появится в лучшее время. Именно сейчас, именно в минуту окончательного отрыва режима Путина от политической и моральной реальности послевоенного периода, группа потомков аристократических семейств решила высказаться в пользу того, что во всевозрастающей степени напоминает нам, казалось бы, безвозвратно ушедший Советский Союз и в степени все убывающей – страну, в которой все мы могли бы жить.
Государственники и непримиримые – именно так и стоит, полагаю, характеризовать два очевидно противоположных лагеря: тех, кто поддержал Шаховского, и тех, кто его публично осудил или (с не меньшей публичностью) не поддержал, нанеся “массовитости” торжества если и не невосполнимый, то вполне ощутимый урон. С одной стороны – окончательно уверовавшие в пришествие нового Мессии, из небытия извлекшего на свет Божий и воплотивший призрак империи. С другой – те, кто видит в происходящем бессмысленную череду неожиданностей, преступлений и катастроф, единственной причиной которой является желание сохранить власть, а единственным следствием – развал и гибель России.
Говоря о России Путина, Шаховской напоминает об “исторических, географических, лингвистических, культурных и духовных реалиях, о великой цивилизации, которая обогатила мир и которой мы по праву гордимся”. Его патриотизм оскорблен “вопиющей русофобией и лицемерием … подходов, полностью противоречащих интересам любимой нами Европы”. Он не перестает надеяться, “что страны, приютившие в свое время наши семьи, вновь встанут на путь благоразумия и беспристрастности” и самым кардинальным образом если и не пересмотрят своего отношения к России, то, по крайней мере, перестанут ее поносить. Благоразумие и беспристрастность – вот два принципа, которыми должны, по мнению Шаховского, руководствоваться все те, кто заинтересован в будущем России и Европы.
Страстно оппонирует Шаховскому автор одного из контр-писем профессор Муравицкий, сравнивающий режим Путина с Советским Союзом и задающийся вопросом: каким образом возможно “поддерживать сходный с ним режим нынешней России?”
Профессор Аржаковский со товарищи, подписавшие письмо, озаглавленное “Ответ эмигрантам-путинцам”, призывают Шаховского и иже с ним “отбросить убийственный миф “собирания русских земель”. “Подлинная Россия была тогда великой, когда была открытой миру и соблюдала международное право”, – заключает автор.
Кинорежиссер Михаил Ордовский-Танаевский “нелицеприятно напоминает” князю Шаховскому и всем подписантам “о вашем ледяном молчании во время первой и второй чеченских войн, когда федеральные войска “восстанавливали конституционный порядок” на территории Чечни”, а также о судьбе убитой Анны Политковской. Поминая парижский террористический акт, жертвами которого стали французские журналисты, Ордовский описывает реакцию президента Чечни Рамзана Кадырова, “фактически вставшего на сторону террористов и напрямую призвавшего к расправе с журналистами, исповедующими иные взгляды, чем он, один из ближайших соратников нынешнего Президента России”.
Что же такое современная Россия и почему вопрос о ее поддержке или осуждении вызывает такие горячие споры в среде потомков тех, кто вот уже почти сто лет как покинул страну? Воспользуемся советом Шаховского и, беспристрастно и благоразумно, попытаемся ответить на этот вопрос.
Произошедший в ноябре 1917-го государственный переворот был воспринят многими как возврат к решительной и смелой государственности. Все острее переживаемая бессмыслица мировой войны и девять месяцев политического столбняка Временного правительства сменились, как казалось многим, периодом бурной деятельности на благо новой России.
В числе тех, кто поддержал большевистский переворот, были и “природные” русские аристократы: граф Игнатьев, фон Таубе, Ольдерогге, Брусилов… Надежда на возрождение и очищение, моральное освобождение и подлинное обновление были как никогда искренни и горячи. Казалось, все шло по плану: буквально в впервые часы существования новой России, наименованной Российской Советской Республикой, крестьянам была обещана земля, рабочим – контроль за промышленностью, упразднялась армия, устанавливалась “властная вертикаль” Советов. На карте мира появилось невиданное доселе государство, власть и собственность в котором декларировались принадлежащими народу, а не кучке образованных интеллектуалов.
На третьем съезде Советов, открывшемся 23 января 1918 года, сразу после роспуска (а точнее – разгрома) Учредительного Собрания 19 января, была утверждена “Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа”, провозглашавшая Россию Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, как федерацию Советских национальных республик. По воле ее создателей РФ была антитезой Российской империи, являясь государством “нового типа”, “основным орудием защиты революционных завоеваний, строительства социализма и коммунизма”.
Верили ли те, кто руководил работой съезда, в искренность собственных заявлений о долгожданных народовластии и демократии? Очевидно, что многие – да. Ведь о том, что вся полнота власти в Советском государстве еще за месяц до съезда была передана военной хунте в составе товарищей Беленького, Петерса, Уншлихта, Дзержинского и Менжинского, знали к тот момент очень немногие. Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем была создана 20 декабря 1917 года.
Без ВЧК “власть трудящихся существовать не может, пока будут существовать на свете эксплуататоры…” – писал тогда же главный вдохновитель и создатель Чрезвычайной Комиссии Владимир Ульянов. Именно ВЧК, а не абстрактный “пролетариат”, Советы, депутаты, Народные Комиссары, становилось важнейшим, если не единственным гарантом “власти трудящихся”, в основу которой была положена система репрессий и систематического геноцида.
Вопреки расхожему представлению о “подчиненности” ЧК, ее зависимости от политического руководства она не может и не должна рассматриваться как некий “репрессивный орган” на службе партии. Напротив, чекисты воспринимали себя большевиками par excellence, орденом беззаветно преданных борцов за светлое будущее. “Мы все – чекисты!”, – выносит Бурцев слова Сталина на титульный лист своей брошюры “Боритесь с ГПУ!”, вышешей в Париже в 1932 году. Именно в ЧК были разработаны, опробованы и применены не только все силовые методы “борьбы с контрреволюцией”, но и основные идеологические “приемы” – Евразийство, Возвращенчество, Сменовеховство и т.д.
Именно в Советском Союзе “чрезвычайные органы” были поставлены над законом, над государством и обществом: “Нет такой области, куда не должна вмешиваться ЧК” (Лацис). В феврале 1918-го вышел декрет СНК “Социалистическое отечество в опасности”, на основании которого ЧК получила чрезвычайные полномочия и право применять высшую меру без суда и следствия (вплоть до расстрела на месте), которое было подтверждено постановлением СНК от 5 сентября 1918 года “О красном терроре”. Уже в первой половине 1918-го на местах действовало 40 губернских и 365 уездных ЧК, были сформированы и начали действовать органы ЧК в Красной Армии.
Террор, провокации, взятие заложников, конфискации имущества, создание сети концлагерей и бессрочное заключение в них, внедрение агентов в общественные организации и государственные учреждения: под видом борьбы с контрреволюцией ЧК уничтожала активное взрослое население России. Оставшиеся без родителей “сиротские массы” сгоняли в детские трудовые лагеря: “Переступил порог, – дети. Огромное количество детей до 6 лет. В маленьких телогреечках, в маленьких ватных брючках. И номера – на спинах и на груди. Как у заключенных. Это номера их матерей. Они привыкли видеть возле себя только женщин, но слышали, что есть папы, мужчины. И вот подбежали ко мне, голосят: “Папа, папочка!” Это самое страшное – когда дети с номерами. А на бараках: “Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!” – вспоминал Давид Кугультинов годы спустя…
К началу 1940-х годов власть в стране находилась практически полностью под властью НКВД. 3 февраля 1941 года Лаврентий Берия был назначен заместителем председателя Совета народных комиссаров СССР, курируя работу наркоматов лесной и нефтяной промышленности, цветных металлов, речного флота, а посредством НКВД, НКГБ (председателем которых являлся) – Красные Армию и Флот. Доминирование КГБ над “Советским государством” достигло апогея с назначением председателя КГБ Юрия Андропова на пост Генерального Секретаря ЦК КПСС, в 1982 году. Именно в это время были заложены основы так называемой “перестройки” – по сути, возвращения к порядку, при котором органам “государственной безопасности” принадлежит вся полнота власти в стране, управляемой непосредственно с Лубянки. Насколько радикальными были планы нового Генсека, вспоминал Аркадий Вольский. По его словам, Андропов потребовал представить “соображения об организации в Советском Союзе штатов на основе численности населения, производственной целесообразности, и чтобы образующая нация была погашена”.
После подавления чекистского путча августа 1991-го указами президента Ельцина символами РФ стали имперский орел, трехцветное русское знамя. Но это было не более чем косметикой: по конституции 1993 года Российская Федерация так и не стала правопреемницей Российской империи, не была проведена декоммунизация страны – не осуждены преступления коммунизма, не запрещена коммунистическая партия, не распущена и не запрещена организация, проводившая на протяжении семидесяти лет террор, – ЧК.
Приход в 1999 году к власти подполковника КГБ Путина знаменовал финальную фазу “гашения” русского народа. Инициировались карательные военные операции на Северном Кавказе, приведшие к колоссальным жертвам среди чеченцев и славянского населения, изгнанию казачества, переходу некоторых регионов под контроль бандформирований и бывших полевых командиров, обласканных Кремлем, к началу кровавой гражданской войны, вот уже второй десяток лет уносящей сотни жизней в Ингушетии, Чечне, Дагестане. В 2008 году спровоцирована война с Грузией. В декабре 2011 года, несмотря на протесты российской оппозиции, признаны состоявшимися грубо сфальсифицированные выборы в Государственную Думу, большинство в которой получила партия власти – “Единая Россия”. Выборы президента Российской Федерации в марте 2012 года были также признаны недемократическими оппозиционными движениями страны и большинством зарубежных наблюдателей.
Фактически к началу украинского кризиса ни парламент, ни президент России не были легитимны, не представляли – и не представляют до сего дня – воли большинства российских избирателей. Репрессии, подавление оппозиции, шельмование наиболее ярких ее представителей, антизападная истерия ставили перед одну цель – сокрытия факта узурпации власти в Российской Федерации группой чекистских “оперуполномоченных”. Аннексия весной 2014 года Крыма – не что иное, как попытка Кремля заработать легитимность, на сей раз посредством “оглушения” оппозиции патриотической истерикой, “утопления” рассудка в потоке ликования.
Единая и Неделимая, Великая Россия – единое историческое, культурное, во многом языковое и понятийное, пространство, еще недавно живое, под ударами чекистского кнута распадающееся на куски. Прибалтика, Средняя Азия, Молдова, Чечня, Дагестан, Грузия, Украина – по живому отрезанные и безвозвратно потерянные части единого когда-то русского национального вселенского организма, на теле которого все более явственно проступают трупные пятна ненависти к свободе, человеческой личности, памяти предков. Сбылась заветная мечта тех, кто мечтал об окончательном водворении России в границы Московии времен “тишайшего” Алексея Михайловича.
Но чем грознее предзнаменования приближающейся гибели, тем громче риторика Кремля, цветастее метафоры, аляповатее метаморфозы. Одна из самых ярких – попытка перекрасить застенки ГУЛАГа в хоромы “Русского мира”.
“В конце 2006 года”, как пишут официальные источники, не указывая даты, Путин в своем выступлении на встрече с представителями творческой интеллигенции в Санкт-Петербурге призвал “объединить всех, кому дорого русское слово и русская культура, где бы они ни жили, в России или за ее пределами”. “Почаще употребляйте это словосочетание – “Русский мир”, – закончил президент призывом к интеллигенции. Уже в июле 2007 года был создан фонд с одноименным названием и бюджетом 600 миллионов рублей, главной задачей которого стало не только прописанное президентом “частое употребление”, но и активная деятельность по его внедрению, как в России, так и за ее пределами.
Менее чем за десятилетие определяемый как “единое пространство русского языка и культуры” “Русский мир” стал символом политики беспардонного вмешательства во внутренние дела сопредельных государств, раздробления единого этнического, культурного, цивилизационного пространства Российской империи на “зоны” ненависти, кровопролития, взаимного ожесточения. От Киева и Ялты до Донецка и Цхинвали протянулась полоса конфликтов. Тысячи жертв, миллионами исчисляются беженцы.
Каковы же причины столь стремительной девальвации того, что князь Шаховской называет “историческими, географическими, лингвистическими, культурными и духовными реалиями великой цивилизации, которая обогатила мир и которой мы по праву гордимся”? Прозревая в будущее, о них писал философ Федор Степун. В статье “Чаемая Россия”, вышедшей в 1932 году в Париже, он писал: “В России завтрашнего дня найдется немало элементов, как бы специально приспособленных для превращения кончающегося страшной катастрофой красного фашизма в новый, националистический милитантный фашизм, евразийский по выражению своего лица и православный в духе бытового исповедничества… с азиатским презрением к личности и лютым отрицанием всякой свободы во имя титанического миссионизма одной шестой мира, только что возродившей на своей территории священное имя России”.
Стремясь скрыть, сгладить механистически-агрессивную основу “Русского мира”, но оттого допуская еще большие промахи и оговорки, его идеологи говорят эзоповым языком иносказаний. Согласно президенту Центра системного анализа и прогнозирования Ростиславу Ищенко, “Русский мир” есть “не государство нации, но государства (во множественном числе) идеи – своего рода конфедерация справедливости, обеспечивающая равенство прав и возможностей всем входящим в него народам. Это идеологическая надгосударственная структура, обеспечивающая принятие всеми участниками единых моральных и этических норм”. Иными словами, речь идет о строительстве теократической диктатуры, “обеспечивающей” – осуществляющей – жесткий контроль не только над правами и возможностями, но и за душой каждой из своих жертв.
В центре “конфедерации справедливости” предполагается утвердить православие в лице Русской церкви. По мнению патриарха Кирилла, ее предназначение в исполнении пастырской мисси “среди народов, принимающих русскую духовную и культурную традицию как основу своей национальной идентичности или, по крайней мере, как ее существенную часть…” Как тут не вспомнить того же Степуна с его “русскость есть качество духовности, а не историософский, политический и идеологической монтаж”.
“Русский мир”, каким он видится из Кремля, – это “утробное устремление к созданию скуластой, погромной фашистской России“, попытка навесить русскому народу очередное идеологическое ярмо, запугать, замордовать его идеологическими штампами и высокопарными откровениями, вроде “весь мир ненавидит этот “Русский мир”. Только потому, что мы ведем его к Богу – каждого человека в отдельности и всю цивилизацию вместе взятую”. Это инструмент удержания и контроля за “сознанием” народа, подмены всемирного и вселенского лоскутной картой “отвоеванных” и “освобожденных” территорий. Сколоченная железом и кровью Франкенштейния Путина имеет больше общего с империей Бисмарка, чем с Третьим Римом Василия III.
Cовершенно иным виделось предназначение России тем, кого сейчас принято называть столпами русской культуры. “Чтобы удержать и проявить христианский характер России, нам нужно окончательно отречься от ложного божества нашего века и принести в жертву истинному Богу наш национальный эгоизм”, – Владимир Соловьев.
Федор Достоевский: “Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только … стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите”. “Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей.” И далее: “Ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русского, может быть, изо всех народов наиболее предназначено”.
В представлении Николая Бердяева “Русский мир” – прежде всего духовная общность, “единое пространство духа, милосердия, подлинного, непритворного христианского умаления личного ради торжества правды… свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства”. Бердяев не отождествляет духовное с пространством географическим. Более того, Русский мир идентичен миру христианскому, не национальным границам Московии, Российской империи, а уж тем более СССР. Как цивилизация, как культурный и исторический феномен Россия существует вне рамок “политического процесса”.
В уже процитированной “Чаемой России”, Федор Степун: “Счастье быть русским, быть сыном и создателем целого мира, у которого все есть, которому не нужно громоздить великих, но и проклятых исторических событий, чтобы добиваться своего места под солнцем, которому можно мирно и вольно цвести под ним всем своим благодатным бытием, – вот то чувство, на котором только и можно праведно строить новую национальную жизнь”.
При анализе кремлевского “Русского мира” становится очевидно, что он призван сослужить еще одну роль, а именно стать “внутренним обоснованием власти”, фиговым листком легитимности режима Путина. Вне демократического процесса, при фактически парализованном гражданском обществе, крупномасштабных и систематических фальсификациях выборов властей всех уровней включая президентские, совершается то, что когда-то было названо “встречей вождя и масс при погашенном свете просвещенного разума и либеральной свободы”, допускающей, если не предполагающей насилие в качестве основного инструмента легитимизации. Уничтожение свободы, разрыв триединства истины, свободы и личности называет Степун первым признаком фашизации государства. Вполне определенно скажем – в России полным ходом идет строительство “конфедерации справедливости” – фашистской диктатуры.
“От сумы и тюрьмы не зарекайся”. Эмиграция, как и заключение в узилище, – расставание с Родиной. Но в постоктябрьской России эмиграция – это попытка сохранить, вопреки всему спасти Родину. Унести с собой.
После переворота в октябре 1917 года за бортом страны оказалось более двух миллионов человек. Тех, кто смог уехать. Но остались и миллионы тех, кто не смог. Они – эмигранты “внутренние”, интровертные. К этой категории можно было отнести практически всю русскую интеллигенцию, до конца 1980-х годов находившую в себе силы если не отвергать совершенно, то не принимать чекистскую диктатуру полностью.
Тех, кто был не готов принять большевизм и в той или иной степени противостоял ему, “эмигрировали” в лагеря, говоря мидовским языком, – “ближнее зарубежье” и далее, в расстрельные подвалы и рвы НКВД, – зарубежье “дальнее”. По данным одного из исследователей, за всю историю СССР количество таких “эмигрантов” перевалило за шестьдесят миллионов человек. В Советском Союзе существовали собственные Парижи и Нью-Йорки, Сиднеи и Шанхаи – Колыма и Магадан, Караганда и Соловки, своя собственная версия “русского зарубежья” – ГУЛАГ, своя эмигрантская культура – язык, фольклор, литература. Разделенность, расколотость – судьба России, подчиненной диктату ЧК. Не избыта она и по сей день: те, кто расторопен, – уже в Париже, кто опоздал – еще в Лефортове. Но перемещение во времени и пространстве не способно изменить феномена русской эмигрантской направленности – не из России, не от нее, но ради России, к ней.
Это очевидно и сейчас, когда Европа и мир стоят на перекрестке истории. С одной стороны – медленное, но верное отступление под натиском агрессии Кремля. Увы, но нет и в ближайшее время не появится ничего и никого, кто был бы способен предложить действенные меры для спасения не только Украины, но и собственно идеи всеевропейской солидарности. С другой – кремлевская демагогия на тему окончательного заката Запада. Происходит удивительное: возрождение идеологии красного террора, замешанной на религиозном экстремизме и сталинском тоталитаризме, – “православного большевизма”. Своей эсхатологической направленностью, готовностью – нет, поиском! – случая ввязаться в “последний, решительный бой” она несет в себе реальную угрозу самоуничтожения.
Мир оказался поделен на тех, кто готов умереть за идею, и тех, кто готов ради нее жить. На тех, кто готов убивать, и на тех, кто к этому не готов. К последним относят уже окончательно списанную со счетов НАТО, к первым – помимо традиционных Ирана и Северной Кореи, теперь причисляют себя и европейские праворадикалы, вдруг узревшие в методах ЧК путь избавления Европы от призрака исламского нашествия. А теперь и та часть эмиграции, которая, географически недвижима, идеологически тронулась, узрев в Путине спасителя России. Замкнулся круг – грехи Петра Великого, помазанника Божия, ввергнувшего Богохранимое Отечество в пасть европейского Левиафана, искуплены подполковником КГБ, избавившим Россию от пагубы ценой русской же крови.
И все же, граница Европы пролегает не по Рейну. Не пролегает она и по Буку, Днепру или Дону, но по Волге и Амуру. России нужна не война, как не нужен ей Крым или берег турецкий, но освобождение от чекистской оккупации. Именно в этом – непрестанном напоминании об истинных интересах русского народа, его исторического предначертания связывать воедино разорванные узы братства народы Европы и Азии в тугой узел общей судьбы – и заключается миссия русской эмиграции.
Здесь идем мы по уже не раз проторенной дороге. 150 лет назад русская женщина, родившаяся в Екатеринодаре, в теперешнем Днепропетровске, проведшая детство в Тифлисе, теперешнем Тбилиси, и умершая в Лондоне, по отцу фон Ган, по мужу – Блаватская основала в индийском Адьяре штаб-квартиру Всемирного Теософского Общества, на многие десятилетия определившего течение мировой культуры. “Люди и партии, секты и школы – только мотыльки-однодневки мирового дня. Истина, высоко восседающая на своей алмазной скале, одна только
владычествует вечно”, – писала она.
“Не выходи на улицу, не совершай ошибку”, – предостерегал Бродский столетия спустя. Эмиграция эту ошибку совершила. Мы те, у кого на улице – Франция, а в душе – хронос, космос, эрос. Именно поэтому эмиграция и не эмиграция вовсе, а просто строка в единой для всех нас биографии России.
Барон Александр фон Ган
SVOBODA.ORG
Leave a Reply