— Слушай, — сказала мне жена, — давай, Валю вызовем. — Она сама дорогу оплатит.
— Вызывай, только смотри, ты свою сестру знаешь.
Через месяц после этого разговора мы забрали Валю из аэропорта Кеннеди. Домой ехали по Belt Parkway. Слева тянулось унылое грязное бруклинское побережье, справа — массивы темно-коричневых билдингов с пожарными лестницами по наружным стенам.
— А где же Америка? — разочарованно спросила Валя.
— В Манхеттене, — ответила моя жена.
Первые два дня Валя просидела в квартире, отказывалась выходить на улицу. Только подбегала к окну, когда мимо проезжала пожарная или «скорая помощь».
— Валя, — не выдержала моя жена на третий день, — у нас сметана кончилась, сходи — купи.
— Как ее покупать?
— Возьмешь баночку из под сметаны. Зайдешь в магазин, где продают продукты, покажешь ее, скажешь «му-му» и дашь деньги, — объяснил я.
— А если меня обманут?
— Здесь по таким мелочам не обманывают.
Вернулась Валя через час очень довольная собой. Поставила на стол банку сметаны и высыпала сдачу — не обманули.
— Я тут с одним черным лавочником торговалась, — сказала она.
— Что он продает?
— Черт его знает, такие штуки круглые.
— Как же ты торговалась без языка?
— По глухо-немому. Я у него спрашиваю: сколько? А он мне четыре пальца показывает. Я так головой помотала и показываю ему один. А он обиделся и машет на меня руками. А я тогда как бы плюнула на землю, растерла и пошла. А он мне вслед крикнул.
— Что он тебе крикнул?
— Вот, я записала.
— Валя, это ругательство.
— Слушай, — взмолилась она, — напиши мне на бумажке все их ругательства, я ему в следующий раз скажу.
— Да их всего-то четыре. Ты бы лучше обыкновенный английский села учить.
— Я не собираюсь жить в этой вашей Америке.
— Слушай, — сказала жена, начинать просьбы с этого поющего жалобного «слуу-шай» у нее с сестрой семейное, генетическое. — Съезди с ней в Манхеттен. Пусть посмотрит магазины, небоскребы. Ну, что она будет в Бруклине сидеть, зря приехала что ли?
— Хорошо, — сказал я Вале. — Мне нужно кое-что в Манхеттене купить. Поедем со мной, я покажу тебе потрясающий магазин, называется Music World.
— А что там продают?
— Музыку.
Видели вы когда нибудь Music World? Нет, вы не видели Music World. Святилище, храм, где ежедневно совершается поклонение и жертвоприношение Богу Музыки. Только под джазовый отдел отведена площадь небольшого беларуского совхоза. Какая безумная идея — записать и сохранить в цифре всю музыку, которую создало человечество! И эти блуждающие в лабиринатах безумцы: фанаты, меломаны, хайфайщики. Стойки, ряды, колонны дисков.
Весь бизнес держат в руках хасиды, совершенно равнодушные к проявлению этой человеческой слабости — музыке. Но точный коммерческий расчет: Товар-деньги-товар. Товар-деньги-деньги. Деньги-деньги-деньги. Пейсатые управляют бизнесом из глубины офисов. В зале их никогда не видно.
Марсалесы два брата и папа – гениальные черные – труба, саксофон и фортепиано. Только что слышал их по 99.1 FM. Как жалкий пьяница отнимаю двадцать долларов у семьи — у жены и ребенка. Стыдно.
Сейлсман, джамайский черный, мой приятель по кличке Максимка бежит навстречу:
— Для вас, сэр, первое издание на компакте: Bill Evans, когда он еще играл со Scott LaFaro.
А Валя, где же Валя? Валю oстановил на входе секьюрити. Она, в сиреневом вязаном берете, в красном болоньевом пальто и в коричневых сапогах на высоком каблуке, которые носят только проститутки, не прошла фейсконтроль.
— Зачем ты меня сюда привел? — голос Вали дрожит от обиды.
— Валечка, это самый большой в мире музыкальный магазин.
— Кому, нафиг, нужно столько музыки?
Ты права, родственница, прости дурака. Я не должен был тебя сюда тащить. Поехали, я покажу тебе то, что тебе нужно.
Знаете ли вы, что такое Чайнатаун. Нет вы не знаете, что такое Чайнатаун. Представьте, много китайцев – десять тысяч, сто тысяч, миллион, миллиард и все они бегают туда-сюда и говорят по-английски с таким акцентом, что пытаться понять их так же безнадежно, как прочитать машинный код компьютера.
Много-много лавочек, магазинов, магазинчиков. И в каждом изобилие – 99,9% на душу населения. Чего? А чего хотите: и фотоаппаратов, и велосипедов, и холодильников, и магнитофонов, и телевизоров в том числе. А цены смешные, ну, просто все бесплатно.
Вот оно светлое будущее всего человечества на отдельно взятой улице — Canal street. Tуда я уверенно и повел сестру моей жены Валю.
Валя женщина рослая, в кости широкая, физически развитая. Ей тридцать пять лет. В Минске у нее остались муж и сын дошкольного возраста. Ей, ох, как много чего надо. Вот, к примеру, обувь. Человеку, проживающему в непростом беларуском климате, без обуви никак.
Остановились мы возле обувной лавки. Лавки, потому что ни витрины, ни вывески, ничего этого нет. Есть будка, тент и всевозможная обувь подвешенная гроздьями на шнурках, выложенная на подставках. Только хотела Валя поглядеть на обувное изобилие, помечтать, как выскочили три китайца Як, Як-Цидрак, Як-Цидрак-Цидрак-Цидрой, и ослабевшую от множества сложных противоречивых чувств молодую белую женщину, утащили в глубину лавки. Десять минут понадобилось китайцам, чтобы понять — Валя хочет купить все, но у нее нет денег. Этих десяти минут Вале хватило оценить, выбрать и сторговать для родственников, друзей и для себя самой на миллион.
Следующим был магазин электронных игрушек. Здесь Валя повела себя осторожнее. На предложение войти ответила отказом, только обвела все взглядом, и счастливая детская улыбка отразилась на ее лице, когда она мысленно разделила восторг своего ребенка, своего мальчика, которому подарила все это.
Но самой страшной, самой невозможной, самой невыносимой оказалась витрина ювелирного магазина. Китайцы — древняя нация, такая же древняя, как евреи, знают о золоте все. Как добыть, как обработать, как подделать, а главное, как его продать.
На черном бархате в витрине лежали золотые украшения невероятных размеров. Одной только золотой жабы с изумрудными глазками было достаточно, чтобы обеспечить потребности в драгоценном металле средней беларуской семьи. Хватило бы и на обручальные кольца, и на сережки, и на брошку, и на две золотые фиксы для мужа. Но и эта жаба меркла по сравнению с золотой короной принцессы, которая не просто лежала в витрине для красоты, а продавалась — к одному из ее зубцов золотой ниточкой была привязана бирка с ценой: «999 долларов, 99 центов».
Валя представила себя в черном платье, открывающем ее красивую шею, плечи и руки, с короной на голове – вот так она появилась бы в гостях у Ленки Кончиц, соседки по лестничной площадке.
Валя подошла к витрине, прижалась лбом к стеклу и простонала:
— Все, я здесь остаюсь.
— Где здесь? — испугался я.
— У вас в Америке.
В тот же вечер Валя выучила первое слово по-английски: job.
Работу Валя нашла по объявлению в русской газете: «Ленинградцы, математики, евреи, порядочные, не жадные, хорошо зарабатывают. Ребенок маленький, дошкольный, недолюбленный, одинокий. Родители хотят, чтобы по-русски говорил».
Дали Вале семьсот долларов в неделю на всем готовом, отдельная комната в большой квартире. Рабочий день у Вали начинается, когда ребенок просыпается, заканчивается, когда ложится спать. Если ночью проснулся и плачет, к нему бежит Валя. Эти не пошевелятся. Спят каждый в своей спальне. Только для любви собираются вместе. Никого не стесняются. Кричат. Особенно громко кричит она.
Валя быстро взяла управление квартирой в свои руки:
— В обуви не ходить, я только что убрала, а вы опять в обуви. В шкафчики на кухне не лазить. Хотите есть, скажите, я подам на стол. Никаких заказов из ресторанов. Как это можно есть непонятно какими руками приготовленное?
Заказ из пиццерии демонстративно выбросила в мусорное ведро. Готовит Валя покруче профессионального повара из итальянского ресторана. Одних только видов драников — восемь. Обсуждение дневного меню с хозяевами по утрам.
Потом и эту позицию математики сдали. Пусть делает что хочет. Обязательный суп.
— Человек должен есть жидкое, иначе язва желудка, переходящая в рак.
Через месяц математики заметили, что заметно растолстели. Началась паника.
— Чем больше хорошего человека, тем лучше. Вон у тебя, — сказала она хозяйке, — жопа как у мальчика.
Хозяину перед выходом на работу устраивает личный досмотр:
— Почему у тебя носки разные? Я же все по парам сложила. Одежду нужно гладить. Как это можно интеллигентным людям ходить мятыми? Иди сюда, галстук поправлю. Опять этот надел. А где тот, что я тебе на прошлой неделе купила? Не нравится.
С цветоразличением у Вали проблема. Тяготеет к сочетанию красного с зеленым.
Валя патологически чистоплотна.
— Да, подзасрали квартирку, — сказала она в первый же день вступления в должность.
Вымыла все вычистила, выдраила. Никаких уборочных инструментов, кроме ведра и тряпки, не признает.
— А-ме-ри-кан-цы. Все им на палке. Лишний раз не хотят нагнуться. А как ты грязь увидишь, если не нагнешься?
Всю посуду после посудомойки перемывает руками.
— Никакая дурная машина не помоет как надо.
Пересмотрела все каналы ТВ. Разочарованно спросила:
— А что, русского канала нет?
Как же так? Для всех есть. Для латинос свой канал, для черных канал, отдельный канал для пидоров, а русского канала нет. Позвонили в компанию. Заказали местный русский канал. Валя записала номер канала у себя в блокнотике. Вечером, когда ребенок уснул, села смотреть.
— Нет, это не русский канал, — сказала она.
— Как не русский, если по-русски говорят?
— По-русски говорят, а ничего не понятно. Как будто у них y всех съемные зубные протезы.
На ребенка, маленького Борю, набросилась со всей силой тоски по оставленному в Минске сыну. Утро начиналось с камлания:
— Сыночек мой, умница моя, зайчик мой, солнышко мое, красавчик мой, деточка моя, счастье мое, любимчик мой…
— Ничего себе фрустрация, — говорит математик.
В воскресение поехала на Брайтон, на свои деньги купила кассеты: «Маугли», «Ежик в тумане», «Карлсон», «Простоквашино».
— А почему «Ну, погоди!» не купили?
— «Ну, погоди!» такое же говно, как и это все ваше американское. Бегают, бьют друг друга по головам. Ребенку нужно доброе показывать.
Сцепилась с черными тинейджерами, которые затеяли играть в футбол на детской площадке и ударили Борю мячом в лицо. Носилась за ними со страшными проклятиями:
— Ах ты гавыдла чорная! Каб твае лупы на лоб повылазілі! Каб цябе трасца ўзяла, даўбень, прытырак чортаў!
Черные не выдержали напора страшной тетки в сиреневом берете, длинном красном пальто и в сапогах на высоком каблуке, бежали.
Детскую коляску Валя отрицает. Ребенок должен ходить ногами. В хорошую погоду пешком в Central Park. Когда ребенок уставал, сажала на спину и бежала с ним по пятой авеню вприпрыжку, изображая лошадь. Боря хохотал от восторга. Прохожие оборачивались вслед.
Здесь в Central Park ранней весной 1992 года Валю нашла счастливая судьба. Во время прогулки подошла к ней хорошо одетая женщина, назвалась Тамарой и по-русски, но со странным акцентом спросила:
— Хотите дорогую работу?
— Я уже работаю, — сказала Валя.
— Сколько вам платят?
— Семьсот в неделю, — простодушно призналась Валя.
— Будете получать две тысячи и бонус, — сказала женщина.
— Что нужно делать?
— Смотреть ребенка, — сказала женщина и загадочно улыбнулась. — Я вижу, вы с детьми хорошо управляетесь.
Ребенком оказался девяностодвухлетний старик по имени Исаак, который жил один в пентхаузе в огромном билдинге рядом с Columbus Circle. Немыслимая сумма – две тысячи долларов в неделю, восемь тысяч в месяц, определила выбор.
Когда она, как положено, по-человечески, сообщила математикам, что уходит через две недели, хозяйка заплакала, а математик промолчал. И только в последний день перед самым уходом обнял Валю и сказал, что все ее очень любят, что, к сожалению, таких денег, какие ей предложили в другом месте, они дать не могут, но если она передумает, то всегда сможет вернуться обратно. Запертый в детской комнате бился и рыдал маленький Боря.
***
— Убирать тебе не нужно. Это будут делать специальные люди. Готовить пищу только из этих коробочек и строго по специальным рецептам. Сам он не ест, кормить его нужно с ложечки не спеша, осторожно, так чтобы не подавился. На улицу с ним выходить нельзя. Гулять будете на крыше. Есть лифт для коляски. Если что-то случится, позвонишь по этому телефону в любое время, – инструктировала ее Тамара.
— Как я буду с ним разговаривать? — спросила Валя. — Я плохо говорю по-английски.
— Не беспокойся, — сказала Тамара, — он не разговаривает.
— Не может?
— Учти, он все понимает, знает несколько языков, просто не хочет говорить. Он из Беларуси, из Речицы. Его родители уехали, когда начались еврейские погромы в 1905 году. Он прожил большую яркую жизнь. Воевал. Несколько раз был женат. У него много детей. Но живет один. Эта квартира — его собственность и весь билдинг тоже его.
В первый же вечер на новом месте Валя позвонила домой в Минск, чтобы рассказать о своем счастье.
Трубку сняла мама. Валина мама говорила по-беларуски, и в разговорах с мамой Валя тоже переходила на беларуский, потому что по-русски мама, которая и так была туговата на ухо, не то чтобы не понимала, а просто начинала хуже слышать.
— А, гэта ты, — сказала мама. — Ну, давай пасварымся.
И они любовно бранились несколько минут, пока не кончилось время на телефонной карточке. Такая у них была странная манера общения.
Валя положила трубку и вдруг услышала:
— Мая мамка! — это плакал и тянул к ней руки из коляски Исаак. — Мая мамка, дзе ты была? Я па табе так сумаваў. Вазьмі мяне на ручкі.
Весил Исаак немного. Выполнить его просьбу для физически сильной Вали не составило труда. Она взяла его на руки, принялась укачивать.
— Спой мне песеньку, — попросил Исаак.
— В лесу родилась елочка…
— Я гэтага не разумею, — сказал Исаак.
— Люлі–люлі–люлі,
Прыляцелі куры
Селі на варотах
У чырвоных ботах.
Сталі куры сакатаць,
Трэба курам нешта даць.
Ці ячменю жменю,
Ці жыта карыта,
Ці бобу каробу,
Ці гароху троху,
Ці ярыцы паўмяліцы,
Ці пшаніцы паўдайніцы,
А дзіцяці – цыцы.
К ужасу Вали Исаак зачмокал губами и потянул вниз ee бюстгалтер, пытаясь освободить грудь.
— Да, — сказала Тамара, — его мать умерла при родах. Их семья в Речице была очень богатой. Они взяли кормилицу из беларуской деревни, она его и воспитывала.
— Что мне теперь делать? — спросила Валя.
— Не знаю, — ответила Тамара.
В воскресение пришли родственники: сын Исаака, его жена и еще какие-то двое. Они говорили по-английски, и Вале пришлось переводить. Исаак бодро отвечал по-беларуски, и Валя должна была переводить родственникам обратно. Все измучались, и в конце жена сына сказала возмущенно:
— Как это он не понимает по-английски? Я не могу поверить. Он просто дурачит нас, этот Айзик. Он всегда всех дурачил и сейчас тоже.
Валя перевела, Исаак посмотрел весело на жену сына и сказал:
— Смакчы струк!
Валя вспомнила первые уроки английского и перевела. Возмущенные родственники удалились.
Прошло два месяца. Благодаря занятиям в качестве переводчика английский у Вали значительно улучшился. Она переводила врачам, адвокату, родственникам.
Для Исаака был установлен строгий режим дня: завтрак, обед, ужин, прогулки на крыше небоскреба в небольшом парке с травой, кустами и деревьями. Если Исаак капризничал, не слушался и нарушал режим, Валя наказывала его, лишала цыцы.
Изредка заходила Тамара. Увидев, что Исаак стал вылезать из коляски и гулять по квартире на своих ногах, Тамара сказала:
— Молодец Валя, я в тебе не ошиблась.
За два месяца до смерти Исаака Валя позвонила мне и сказала:
— Нужны сказки на беларуском языке.
— Беларуские, на беларуском языке? Где я тебе такие найду. А почему именно на беларуском?
— Он по-русски не понимает.
— По-беларуски понимает, а по-русски нет?
— Да, можешь себе представить, он понимает по-беларуски, а по-русски не понимает. Я замучалась с ним. Уложить его вечером спать без сказки просто невозможно.
— Не знаю, где в Нью Йорке можно взять сказки на беларуском языке. Заказывай из Минска.
Толстую книгу беларуских народных сказок муж Вали отправил из Минска срочной дорогой почтой, и уже через неделю, сидя у изголовья засыпающего Исаака, Валя читала:
— У адным двары было надта многа пшаніцы, а тую пшаніцу вазілі ўвесь час да нейкага месца. Адзін жа чалавек не меў каго выправіць з тою пшаніцаю. Дык ён прыбраў сваю дачку па-мужчынску і выправіў яе ў дарогу….
— Шмат яшчэ казак засталася? — спрашивал Исаак каждый вечер перед сном.
— Еще много, — говорила Валя.
— Не спяшайся, хай будзе адна ноч – адна казка.
В тот вечер, когда Валя прочитала последнюю сказку, Исаак умер. Утром пришла Тамара, погладила по голове Исаака и сказала:
— Ну, вот и все.
Валя поняла и заплакала.
— Не плачь, — сказала Тамара. — Это самая лучшая смерть из всех возможных — во сне. Исаак вписал тебя в завещание?
— Я не просила, он сам захотел. Сказал, что его родственники и так обеспеченные люди, а у мамы-Вали ничего нет.
— Зря вы это затеяли, — сказала Тамара
— Мы все делали правильно, с адвокатом.
— У них в семье два своих адвоката. Ты будешь с ними судиться? Ты в стране нелегально. Ты просрочила визу два года назад. У тебя нет права на работу. Tы получаешь свою зарплату наличными и не платишь налоги. Тебя могут просто арестовать и депортировать.
— Кто ты? — спросила Валя.
— А, ты еще не догадалась? — сказала Тамара.
— Они знают, что я нелегально? — cпросила Валя.
— Да, знают.
— Чего они хотят?
— Они хотят, чтобы ты отказалась от завещания.
— И что?
— Получишь деньги.
— Сколько?
— Миллион.
— Я согласна, — сказала Валя.
— И еще, после того как получишь деньги, ты должна немедленно уехать.
— Да я и сама уже собиралась. У меня там сын растет без мамы, и муж непонятно чем занимается.
***
— Все, я готова, — сказала Валя.
Она стояла передо мной в сиреневом берете, красной болоньевой куртке и в коричневых сапогах на высоком каблуке.
— Ох, Валечка! — воскликнул я, возвращенный в прошлое ностальгической палитрой. — Где ты все это два года хранила?
— Слушай, — запела она, — y нас еще четыре часа до флайта. Давай, по дороге заедем в Манхеттен в Чайнатаун.
— Hе могу отказать тебе в последнем желании.
Это была пятница, вторая половина дня. В Манхеттене стоял невообразимый трафик. Когда мы подъехали к Canal street, я запаниковал.
— Валечка, я здесь нигде не запаркуюсь. Я стану на даблпаркинг. Eсли меня сгонят менты, сделаю круг и вернусь. Беги, возьми, что тебе нужно, только быстро. Учти, что ты должна быть на регистрации не позднее, чем за час до отлета.
Два раза полицейские прогоняли меня. Я понял, что они приметили мою машину, и на третий раз получу штраф. Я остановился перед дверью ювелирного магазина, за которой полчаса назад исчезла Валя, и посигналил. Почти тотчас из магазина выскочила Валя с коробкой в руках, упала на заднее сидение и произнесла:
— Ну, теперь все.
— Валечка, почему так долго?
— Не хотели продавать, сволочи. Говорили, это выставочный образец. Существует в единственном экземпляре. Not for sale. Я им говорю, а почему тогда бирка с ценой? А они говорят, что это, мол, так, понты. Короче, сторговались на double price.
— Да что это? Что там у тебя?
— Вот, смотри, — сказала она и открыла коробку.
Там, в темной бархатной глубине лежала золотая корона китайской принцессы.
Boris Vladimir Rabinovich
Leave a Reply