Отец участницы Pussy Riot Екатерины Самуцевич – Станислав Олегович Самуцевич – в интервью Радио Свобода

Отец осужденной участницы Pussy RiotЕкатерины Самуцевич – Станислав Олегович Самуцевич – в интервью Радио Свобода рассказал о том, как его дочь из программиста системы вооружений российской подводной лодки стала одной из самых известных политзаключенных страны.

– Представьте, что на месте судьи – вы. Какой бы вердикт вы вынесли?

– Я никогда не считал себя судьей, и мне странно судить других людей…

– Надежда Толоконникова признала акцию в Храме Христа Спасителя “этической ошибкой”. Какое наказание было бы соразмерным этой ошибке?

– Я понимаю, что форма их протестного выступления, особенно для публики, не посвященной в современное акционистское искусство, была шокирующей. У традиционных православных она вызвала неприятие. Но акция “не тянет” ни на что большее, чем административное нарушение. Кроме того, Катя не участвовала в этих плясках. Ее схватили охранники храма и выволокли наружу до того, как она взошла на амвон.

– То есть вы бы присудили дочери и ее подругам штраф в тысячу рублей.

– Так полагается по Административному кодексу за такой хулиганский поступок. Сейчас всех остальных участниц, даже не участвовавших в этой акции, разыскивают, как преступников – только за принадлежность к группе Pussy Riot. Следователь Артем Ранченков сказал мне: “Катя активная участница этой группы, и она не сотрудничает со следствием, поэтому я решил ее арестовать”.

– Следователя Ранченкова Екатерина упоминала в одном из своих интервью: “Первое свидание он давал моему папе с условием дачи нужных показаний”. Правда ли это? Речь идет о тех показаниях, в которых вы обвиняли Толоконникову в дурном влиянии на дочь и от которых потом отказались?

– Да, когда я пришел к следователю, еще не понимал, какие взаимоотношения царят в группе. В последнее время дочка не информировала меня о своих действиях. Вначале мне казалось, что Катерина – тихая домашняя девочка – попала в хулиганскую компанию. Об этом мы говорили со следователем. Я был откровенен в надежде на то, что он даст мне свидание сразу после ареста. Но на дачу “нужных” показаний я бы не пошел. Следователь не предупредил меня, что это допрос. Я не думал, что беседу приобщат к делу.

– Вы слишком хорошо думали о следователях.

– Я вообще о них не думал. Как бы то ни было, мы с ним расстались в хороших отношениях. Здоровались. Человек выполнял то, что ему поручено. В нем не было злобы. Как я понял, на него все время давило начальство.

– Ваши предположения о структуре Pussy Riot подтвердились: там, действительно, были лидеры, продюсеры, режиссеры? Если это так, справедливо ли, что вся ответственность легла на плечи трех девушек?

– Нет. Там была горизонтальная структура. Многие девушки, в том числе из других городов, приходили и уходили. Как объяснила мне Катерина, все они были равны. Слова о заказчике песен и финансировании группы со стороны смешны: последний год Катя не работала, мы жили на мою пенсию и подработку, – я брал переводы. То, что Петю Верзилова (муж Надежды Толоконниковой – РС) в последнее время представляют как промоутера, всем девушкам, включая Надю, не нравится.

– Участницы группы собирались у вас дома? Они говорили, как называются?

– Название я узнал из прессы. Группа подружек, действительно, бывала у нас: что-то обсуждали, смеялись, сидели за компьютером. Я не вмешивался.

– Чай вас не звали пить?

– Нет. Помню, одно из выступлений группы состоялось на станции метро “Аэропорт”. Девушек задержали, и я поехал за Катей в полицию. Тогда она сказала мне, что они феминистки, протестуют против ситуации в стране. Я спросил, какие же феминистские идеи могут быть в нашей стране. Мы долго спорили, потом она перестала: в ее глазах я был динозавром и реакционером.

– Феминизм вы не поддерживали. А борьбу со слиянием церкви и государства? В одном из интервью Екатерина сказала: “Панк-молебен был направлен против ситуации, когда власти, боясь негативных последствий своей неудачной политики, использовали православную культуру в предвыборных целях”. Вы согласны с такой оценкой?

– Это же факт. Посыл их выступления совершенно правильный. Церковно-государственный конкордат – это очень вредно для страны, ее развития.

– Катя – выпускница Московского энергетического института, она работала в оборонном концерне, где занималась программированием системы вооружений для подводной лодки “Нерпа”. Вы говорили, что она хотела продолжить заниматься этим, но вы выступили против. Почему?

– Предстояла долгая командировка во Владивосток. Представьте, как слабая девочка небольшого роста, только что окончившая институт, попадает к матросам на военно-морскую базу – одна и на два года. Ни в коем случае… Катя тоже боялась ехать. На работе она видела разруху, царившую в оборонной промышленности. Если бы все там было нормально, может быть, она и продолжала бы работать в этом направлении…

– Кем бы вы хотели видеть свою дочь? Хотели бы вы, чтобы она работала и жила в России?

– Я хотел бы, чтобы она работала спокойно по специальности в России. Для программиста здесь можно найти много мест применения своих знаний. Я тоже окончил Энергетический институт, работал в научно-исследовательских институтах, и не жалею об этом.

– Когда, на ваш взгляд, стала возможной ситуация, в которой вашей дочери и ее подругам могли вынести такой несоразмерный их поступку вердикт: приход к власти Путина, выборы 1996 года – какое событие так изменило страну, что стал возможен такой процесс?

– Я простой русский обыватель и воспринимаю все не так бурно. Ну, бывали всякие несчастья в стране, чеченская война, например.

– Вы обсуждали в семье чеченскую войну? “Курск”, “Норд-Ост”, Беслан – какое событие вызвало больше всего обсуждения в вашей семье?

– Не обсуждали. Я работал, она тоже. У нас не было каких-то особенных политических дискуссий по этому поводу. А наша судебная система существовала всегда. Некоторые говорили мне, что при советской власти она была даже мягче…

– Екатерина старше других девушек, и она немного больше помнит. Как вы объясняли ей суть перестройки?

– Она видела, как все разрушалось. Я тогда потерял работу в научно-исследовательском институте, приходилось переучиваться и искать другую работу… Катина мать тоже работала в научно-прикладном институте при Министерстве легкой промышленности. Жизненный уровень резко упал. Дочка видела, что мы с трудом сводим концы с концами.

– Как же вы формулировали смысл происходящего?

– Никак. Мы просто пытались выжить, а что происходило – до сих пор сложно осмыслить.

– Получается, что перестройка для вашей семьи стала символом очень сложной жизни, потери работы. При этом Катя своим участием в протестной панк-группе действовала в духе перестройки, пользуясь ее плодами.

– Мне кажется, сыграла здесь не память о перестройке, – это античность для молодых, – а просто реакция на современную жизнь. Молодежь более обостренно воспринимает действительность.

– Как ваши близкие реагируют на Pussy Riot и на все, что произошло?

– Мама Кати умерла в 2001 году. Она была волевой женщиной, и, думаю, при ее жизни Катя, конечно, не попала бы ни в такую компанию, ни в такую ситуацию, а спокойно где-нибудь бы работала.

– Или бы сбежала, наоборот. Надя Толоконникова сбежала в Москву…

– Нет, у них были очень хорошие отношения с матерью. Катя с ней всем делилась.

– Общаетесь ли вы с родителями Надежды Толоконниковой и Марии Алёхиной? Не думали создать “родительский комитет Pussy Riot”?

– Родителей Нади я практически не знаю. Ее мама в Норильске, а папу я однажды видел в Мосгорсуде. С религиозными “черносотенцами” он обсуждал духовные вопросы… Общаемся мы с мамой Маши Алехиной. Оба ходили на суды. Она решила вообще ни с кем из прессы не общаться.

– Почему вы выбрали публичность?

– Только таким образом можно рассказать правду о девочках, в частности о моей дочери. Не хочется, чтобы ее и других считали дурами, которых надо было пороть в детстве. Катя нормально училась и работала. Внешние обстоятельства заставляли их протестовать, тем более женщины больше реагируют на окружающую действительность.

– Вероятно, вас поняли бы родители Михаила  Ходорковского? Вы следили за его делом?

– Я следил за делом, но оно касается чисто экономических вопросов, поэтому оно меня не особенно волновало. При этом я понимал, что там многие вещи притянуты за уши, но всерьез с судебной системой я столкнулся только сейчас. Ходорковский хорошо отнесся к девочкам, посылал им письма, поздравил дочку мою с днем рождения, что было очень приятно. Сидели они, как выяснилось, в одной и той же клетке, и у них какая-то солидарность возникла из-за одинакового поворота судьбы.

– Нет ли у вас ощущения, что в России очень немногие солидарны с участницами Pussy Riot, в противоположность Западу. Как это можно изменить?

– Есть разница во взглядах на свободу слова: что можно говорить, что нельзя. Там считается, что можно безнаказанно выказывать свое недовольство существующими порядками. А у нас, видимо, есть какие-то реликтовые внутренние запреты, ощущение, что критика вредна для страны. Мне кажется, что после того, как выступили Мадонна и другие известные западные музыканты, у большинства музыкантов российских возникла зависть. В то же время они понимают, что оппозиционные выступления для них чреваты. Шевчук высказался однажды на встрече с Путиным, а потом выяснилось, что многие филармонии запретили его концерты. А это же главный источник заработка для музыканта.

– Шевчук выжил. И главное, дал начало рефлексии внутри творческой интеллигенции о том, не надо ли ее представителям нести большую ответственность за свою страну. Pussy Riot тоже инициировали такую рефлексию.

– Они считают себя высшим обществом, а тут какие-то “хулиганки”, которым надо уделять внимание… Как бороться с отсутствием солидарности, я не знаю. “Что делать?” – это вечный у нас вопрос.

– Вы воспитали Катю свободным человеком – без тех внутренних запретов, которые есть у большинства российских музыкантов. Как? Какая у вас настольная книга? Только не говорите, что библия.

– Не библия. При советской власти интеллигенция симпатизировала религии – единственной фактически оппозиционной партии организации. Все интересовались религиозным искусством, иконами, ходили на выставки. У меня большая библиотека, много книг по религиозному искусству.

– В вашей семье знали цену государству. Жестокость приговора не была для вас неожиданностью?

– Я понимал, что добром все это не закончится, но и такого сурового приговора не ожидал.

– Вы собираетесь использовать популярность Pussy Riot, чтобы предавать гласности дела других политзаключенных, например, узников 6 мая?

– Я не политический деятель, а пенсионер, который уже вряд ли сможет участвовать в каких-то общественных делах. Но на митинги я теперь ходить буду. Вообще мне не хотелось бы, чтобы из девушек делали икону, жертв путинского режима и использовали их как символ в оппозиционной борьбе.

– А они разве не жертвы путинского режима?

– Не столько режима, сколько бюрократической системы, которая и до Путина была, и после него, наверное, будет. Путин – олицетворение этой системы, но не боле того. Я думаю, Катя воспринимает его так же.

– Перестройка не изменила эту систему?

– Практически нет.

– То есть система порочна, вне зависимости от того, Путин или Горбачев ей управляет. Вы анархист?

– Нет, я не анархист. Просто система управления у нас при Горбачеве сломалась. Я всегда голосую за КПРФ. При раннем Хрущеве едва ли был бы возможен такой приговор по делу Pussy Riot. В нашей стране тогда появился джаз и рок-н-ролл, и за него тогда не сажали. У меня большая коллекция американского джаза, а Катя джаз не любит – другая эпоха. На выборы она не ходила: то ли поленилась, то ли не хотела.

– Вам удалось увидеть дочь после приговора? Мария Алёхина писала о том, что с ними очень жестоко и грубо обращались, заламывали руки, например.

– У нас было два свидания. Катя была напугана, говорила, что ей страшно идти в лагерь, но она все равно выдержит. Говорят, ее отправят в Можайскую колонию. На суде я пытался помахать Кате рукой, охранник мне сказал: “Я сейчас тебе руку оторву”. Но от Кати я о жестоком обращении не слышал. Сейчас у девушек большая группа поддержки: собирают им деньги, продукты. Я ношу каждую неделю Кате фрукты, кофе, вкусный хлеб, который все любят в камере, – “Измайловский”.

– Чтобы вы сказали лично патриарху Кириллу и Владимиру Путину?

– Мое мнение никто бы и не слушал… Я сказал бы, что происходящее – большая ошибка и для церкви, и для государства. Это очень обидно для людей старой закалки с государственным мышлением, к которым я отношусь.

– Личной обиды на этих людей у вас нет?

– Отчетливое ощущение, что преследование инициировал патриарх.

– И вы сказали бы ему лишь о том, что дело Pussy Riot вредит церкви?

– Конечно. А что еще?

– Вы очень спокойны для человека, который два года не увидит дочь по сомнительным и не зависящим от вас причинам.

– Какой тут может быть гнев? Надо просто выполнять свой долг, помогать ей, когда она будет в колонии.

– С каким лозунгом, кроме “Свободу Pussy Riot”, вы пойдете на “Марш миллионов” 15 сентября?

– У меня нет никаких лозунгов. Я, конечно же, выступаю за свободу девушек, но в нынешней обстановке она невозможна.

– Не факт.

– Посмотрим.