Ну и что все это значит?

Горе от ультиматума

В декабре 1992 года я и некоторые мои коллеги стали свидетелями события, которое наделало тогда много шума, а сегодня почти забыто. Вместе с министром иностранных дел России Андреем Козыревым мы прилетели в Стокгольм на очередную сессию СБСЕ, как тогда называлась ОБСЕ. Россия тогда еще не была членом Совета Европы, и Совещание по безопасности и сотрудничеству было для нее главным европейским форумом, которому она стремилась придать статус “европейской ООН”.

По правилам организации заседания проходят без участия прессы. Обо всех перипетиях дискуссии мы узнавали, хватая за рукав члена официальной делегации, который вышел проветриться. Я встретил в кафетерии шведского премьер-министра Карла Бильдта, представился и задал ему самый острый вопрос текущей политики – о выводе российских войск из стран Балтии. Бильдт сказал, что правительство Швеции отказывается увязывать вывод с правами русского населения, как настаивает Россия. Я решил, что мне уже есть о чем писать.

Но, вернувшись в вестибюль конференц-зала, я увидел нечто неладное. Из зала прямо на меня шел крупный, тучный, опирающийся на палку апоплексический мужчина – это был Лоуренс Иглбергер, исполнявший обязанности госсекретаря США. Он держался за сердце. Следом за Иглбергером проследовал в том же направлении Козырев.

Никто из коллег ничего толком не знал кроме того, что наш министр всех изумил. Наконец из зала заседаний вышла советник министра Галина Сидорова. В руках она держала текст выступления Козырева, однако не отдала его нам, а продиктовала. По мере чтения у нас отвисали челюсти.

Я должен внести поправки в концепцию российской внешней политики… Пространство бывшего Советского Союза не может рассматриваться как зона полного применения норм СБСЕ. Это по сути постимперское пространство, где России предстоит отстаивать свои интересы с использованием всех доступных средств, включая военные и экономические. Мы будем твердо настаивать, чтобы бывшие республики СССР незамедлительно вступили в новую федерацию или конфедерацию, и об этом пойдет жесткий разговор…

Дочитав, Галя замолчала в ожидании вопросов. Вопрос был один: “Ну и что все это значит?” Все, на что в тот момент была способна Галя, – это дать нам понять, что сама она этого текста прежде в глаза не видела, и рекомендовать не спешить с сообщениями в Москву. Тем временем Бильдт уже комментировал выступление Козырева в самых резких выражениях.

Забившись в дальний угол, я любовался дивным козыревским текстом и соображал. Козырев был одним из самых ненавидимых парламентской оппозицией членов правительства. Ему вменялись “инфантильный проамериканизм”, “одностороннее разоружение” и предательство национальных интересов в целом. Требования его отставки раздавались в стенах Верховного совета с неослабевающими регулярностью и упорством. Особенно бесило критиков то, что Козырев не отмалчивался и не оправдывался, а то и дело сам ввязывался в свару. Чего стоят хотя бы “партия войны” и “красно-коричневые” – политические клички, авторство которых принадлежит Козыреву. В интервью, которое я взял у него в марте 1992 года, он впервые предупредил об угрозе “номенклатурного реванша”. В центральном аппарате МИДа, сказал он, 60 процентов сотрудников – это люди, “либо полностью деморализованные системой, либо находящиеся в прямой политической оппозиции режиму”.

1 декабря в Москве открылся VII съезд народных депутатов, ставший высшей точкой конституционного кризиса. Депутаты требовали “корректировки реформ”. Они отказались утвердить в должности исполняющего обязанности премьер-министра Егора Гайдара. В свою очередь Ельцин, напрямик обратившись к гражданам России, расценил действия парламента как “ползучий переворот” и попытку реставрации “тоталитарной советско-коммунистической системы”. К тому моменту, когда Козырев вышел на трибуну сессии в Стокгольме, Ельцин, хлопнув дверью, покинул съезд и призвал своих сторонников последовать за ним. Однако лишить съезд кворума не удалось.

Айпадов и смартфонов тогда не существовало, и я не мог узнать, что происходит в Москве в данную минуту. Но мне было понятно, что события развиваются по наихудшему сценарию. Почти никто не сомневался в том, что Козырев всего лишь “озвучивает” чужой текст по долгу службы. Но это было уже неважно. По моим сведениям, некоторые делегации государств СНГ спешно приступили к подготовке обращений к Западу, в том числе к НАТО.

Взбудоражив и сбив с повестки дня собрание, Козырев вернулся в зал и попросил слова для повторного выступления, из которого выяснилось, что это была мистификация – министр провел, как он выразился впоследствии сам, сеанс шоковой терапии.

Отлично помню похоронное настроение, царившее на борту министерского самолета на обратном рейсе в Москву, когда уже стало известно, что премьером назначен Черномырдин. Козырев не видел себя в кабинете Черномырдина и был практически уверен, что его не только не утвердят, но и назначать не будут.

Сидя в самолете, министр говорил, что “ультиматум Козырева” – квинтэссенция взглядов далеко не самой крайней оппозиции. На мой вопрос, почему же он в таком случае ограничился умеренным вариантом, министр ответил, что “использовать крайние тезисы нечестно” и что он хотел сохранить “чистоту эксперимента”. Он считал, что добился своей цели, встряска оказалась полезной. Призрак правого переворота в России отныне бродит по Европе. Всякому теперь ясно, что без демократической России рухнет весь мировой порядок. Министр эту мрачную перспективу обрисовал так: “Полномасштабная конфронтация со всем окружающим миром, в том числе с соседями по СНГ. Мы останемся в изоляции и на многие десятилетия исключим возможность любой интеграции в политическом пространстве бывшего Союза”.

Прошло немногим больше двадцати лет – и сегодня ультиматумы Москвы уже никого не удивляют. Кошмарный сон Европы стал явью.

Владимир Абаринов ГРАНИ РУ

НОВОСТИ РУССКОГО НЬЮ-ЙОРКА США МАНХЕТТЕН БРУКЛИН КВИНС СТАТЕН АЙЛЕНД БРОНКС НЬЮ-ДЖЕРСИ