Памяти Эфраима Севелы – ПРОВЕРКА НА КОШЕРНОСТЬ – Новости Нью-Йорка и США на русском языке

Словно ржавый гвоздь забили в сердце – умер Эфраим Севела, автор знаменитого фильма – символа перестройки «Попугай, говорящий на идиш», многих кинолент, повестей «Легенды Инвалидной улицы», «Тойота Королла», «Моня Цацкес –знаменосец», ряда замечательных рассказов. Он соединил в себе таланты режиссера, писателя, сценариста, общественного деятеля, он был одним из первых, кто пробил дорогу советским евреям на Запад.
Мы из одной альма-матер, хотя он старше на 10 лет и еще на Великую Отечественную войну, в которой был солдатом и два года воевал. Не сыном полка, которых все же оберегали, а в конце войны отправляли в Суворовские училища, а именно солдатом в 15 лет. Он был первым из интеллигенции, рванувших в эмиграцию еще в 1971 году. И первым из деятелей искусств и культуры, вернувшимся в Москву. Он был разным, противоречивым и авантюристичным хулиганом, за что его и любили. И невероятно талантливым. Эту беседу с ним я записал в свой блокнот 10 лет назад. Сегодня перечитал и удивился, насколько она актуальна.

В университете они были неразлучны – два фронтовика и два Фимы. Один из них – маленький пулеметчик Ефим Галкин, журналист, другой – огромный пехотинец Ефим Драбкин, в то время сценарист «Беларусьфильма», вошедший в историю культуры и литературы под именем Эфраим Севела как кинорежиссер, сценарист и писатель. Разновеликого роста, они про себя говорили, что являют собой диаграмму роста проституции в стране. Один Ефим учил меня профессии, другой – ничего и никого не бояться и жить весело. Они оба так и жили.
Самое лучшее поколение советских людей – это фронтовики. И никто меня в обратном не переубедит. Они уходят один за другим.
Лет десять назад мы совершенно случайно столкнулись нос к носу на Брайтон-бич. Как будто расстались только вчера.
– Ты откуда и куда?
– Проездом из Канады в Москву. Слушай, а как там Фима Галкин? Где он, что с ним?
– Фима уже Там. Его больше нет.
– Пойдем помянем.
Мы пошли в «Распутин» и помянули как следует. При этом вспоминали самое смешное. Севела хохотал, как ребенок, хотя обычно он слушает очень внимательно и серьезно. Я рассказал, как однажды у меня зазвонила вертушка, и шеф, который был членом ЦК, верховным депутатом и директором в ранге министра, спросил:
– Ты не знаешь, где Галкин?
– Знаю. В «Кошкином доме» все еще обедает и поет неприличные песни официанткам.
«Кошкин дом» или «Мутный глаз» – так называли мы Дом искусств, вернее уютный ресторан при нем. Мы ходили туда обедать, и Фима остался.
– Что случилось? Уже день кончается.
– Чтоб через двадцать минут были у меня. Оба. Дело серьезное.
Фима Галкин сидел в пустом ресторане в окружении официанток и пел:
В ромашках спряталась,
Сняла решительно.
Он был до узумления пьян. С трудом его вытащили оттуда и представили пред светлые очи начальника, который тоже изумился – Фима никогда прежде на работе не употреблял. Наш доблестный руководитель сообщил, что завтра в семь утра мы должны быть в аэропорту, чтоб лететь на какое-то всесоюзное совещание, что Галкину нужно отоспаться, что мы вообще все распустились.
Галкин молчал. Шеф быстренько вызвал свой членовоз, велел водителю отвезти Фиму домой, снял с вешалки его коротенькое пальто и помог его надеть. Фима нащупал у себя в кармане трояк и подал его шефу, как будто он швейцар ресторанный. Все, кто был в приемной, так и покатились от хохота.
Николай Тимофеевич никогда к журналистам никаких репрессалий себе не позволял, но трояк этот запомнил надолго. .
Вспоминали все самое смешное, какие номера откалывали в студенческие годы.
– Ну а ты как живешь? Я где-то читал, что у тебя появилась какая-то недвижимость на острове Фиджи, что живешь то в Израиле, то в Германии, а теперь вот снова стал москвичом . Где тебе лучше?
– Везде хреново. Я по природе своей авантюрист, искатель приключений на свою голову и жопу. Такой вот уродился.
– А что в Канаде делал?
– Там в Торонто был фестиваль еврейского кино. Фестиваль, конечно, среднего уровня, хороших фильмов было немного, нужно было затыкать какие-то дыры, поэтому у меня взяли сразу два фильма, и оба они забрали почти все призы. Это «Колыбельная» и «Ноктюрн Шопена». И это сразу же отразилось на русских книжных магазинах в Торонто – буквально вымели все мои книги. Звонят, спрашивают, как достать. И не только в этом городе – во всей Канаде не осталось в магазинах ни одной моей книги. Так что не зря туда съездил. Вообще я восхищен Канадой, это поразительная страна, такой архитектурной красоты и чистоты на улицах нет даже в Германии. А воздух какой! А архитектура! И покой на улицах – никто никуда не спешит. А вот однажды в Голландии случилось со мной такое приключение: я решил пройтись вдоль трамвайной линии, а потом устал и сел в трамвай. Только сел – все трамваи остановились, ибо какой-то идиот грузовиком перегородил дорогу. Полчаса стояли трамваи, но нервничал по этому поводу только я один. Я никуда не спешил, но мне одному хотелось «жалобной книги». Так вот, Канада очень похожа на Голландию – все очень чисто и очень спокойно. Они никуда не спешат и очень хорошо работают. Я не могу очухаться от этого впечатления потому, что в Москве все на ушах стоят. Да и в Штатах мало порядка в этом отношении. И вот что сделали канадцы: они сняли налоги с тех, кто вкладывает деньги в кино. И к ним посыпались миллиарды долларов. И Канада уже через два года стала получать призы за свои фильмы. Сюда стали ездить съемочные группы из разных стран, деньги потекли. Из Голливуда к ним перебросили сразу миллиард. Поэтому там появилась великолепная возможность работать: совершенно свободно можно создать свою кинокомпанию и снимать любые фильмы. И вот после победы на фестивале мои канадские друзья предложили мне попробовать это дело. Они поговорили с раввином, который своим вниманием и деньгами поддерживает русскую общину Канады. Раввин сказал, что все это интересно, он хочет со мной познакомиться, но прежде всего меня «надо проверить на кошерность». Это же хуже, чем цензура – проверка на кошерность. В Союзе меня, стесняясь, щипали – проверяли на лояльность к советской власти. Они даже знали, что поступают дурно. А здесь, в свободном мире, открыто говорят, что меня надо проверить на кошерность. Ну так снимайте свои фильмы у себя в синагоге и показывайте их, не выходя на улицу!. Я потрясен этим.
– Про тебя,Фима, что только ни говорят и пишут! Считают, что ты сам неправильный еврей, что показываешь евреев в неприглядном свете, с иронией, они у тебя всегда смешные недотепы, как твой Моня Цацкес – знаменосец. Тебя обвиняют даже в антисемитизме.
– Я показываю людей такими, как они есть. А каждый видит то, что хочет видеть. Между прочим, все фильмы, которые я снимал в эмиграции, за исключением одного – «Люди Брайтон-бич» – , делались не за еврейские, а за гойские деньги. А «Люди Брайтон-бич» сняты за деньги русской мафии, основу которой в то время составляли сам знаешь кто. Это были еврейские деньги.
– А как ты их заполучил?
– Сижу в «Распутине», злой, как черт. Сценарий написан, а снимать не на что. Кругом рожи одна другой криминальней. И девки у них на коленях – картинка, как в фильме про нэпманов. И вдруг один из них подходит ко мне и спрашивает:
– Почему наш еврейский писатель так расстроен? Я ваш читатель, читал ваши книги, они мне по душе, потому что честные. Чем я могу вам помочь? – и он покровительственно так похлопал меня по плечу.
Я рассказал, что хочу снять картину об эмиграции, но денег достать не могу. Ни одна американская кинофирма не хочет иметь чужака. Своих хватает.
– Это не проблема, – сказал он. – Сколько надо для начала?
Тут к нам подсело еще несколько криминальных морд:
– Слушайте сюда,- сказал тот, кто подошел первым. – Эти отмороженные местные не дают нашему писателю делать кино. Как вам это нравится?
Они сказали, что это им не нравится и пошли к столикам шептаться с теми, кто сидел за ними в окружении продажных гёрлс.
– Двести пятьдесят тысяч для начала.
– Минутку, никуда не уходите, я сейчас вернусь. И таки он вернулся:
– Пока вот вам, – он протянул пачку, – это лично для вас. А завтра с утра зайдите в эту контору (он протянул мне записку, в которой корявым почерком был записан адрес) и там вам выпишут чек на 300 тысяч.
Я запросил минимальную сумму, потому что надеялся сэкономить на Польше. Я собирался снимать в Польше, потому что она еще была в советском блоке, и там многое можно было снять бесплатно. Например, мне нужно было снять лагерь военнопленных – в Америке это стоило бы минимум пять миллионов (чтоб его построить, нанять людей, получить всевозможные разрешения на съемку и т.д.) А в Польше есть Майданек, превращенный в музей. Я пришел к директору-хранителю этого музея, захватив с собой две бутылки польской водки «Житняк ». Обе бутылки вместе стоили тогда 1 доллар 80 центов. Он мне отдал лагерь на трое суток со всем его обслуживающим персоналом. И я понял, что в социализме, который все ставил с ног на голову, что-то есть, как говорил наш общий друг Фима Галкин. А когда я снимал в СССР фильм «Годен к нестроевой» – мы снимали его под Гродно, – нам дали целую дивизию с боевой техникой. Совершенно бесплатно. Потом, правда, эта дивизия была поднята по тревоге и ушла. Что делать? Тогда мы с директором фильма поехали в Гродно к начальнику тюрьмы. Эта тюрьма сохранилась еще с польских времен. И опять же за две бутылки водки начальник тюрьмы дал нам две тысячи зеков для съемок. Мы брали на себя расходы по их кормежке, начальник тюрьмы клал деньги за эти дни себе в карман, а у нас появилась армия «военного времени» – 40-50- летние солдаты с такими рожами! Их сажали на танки, а вокруг них в полушубках белых, как будто это офицеры, были охранники. И великолепно все получилось! Это стоило грош. Здесь, в Америке, съемка такого эпизода обошлась бы минимум в полтора-два миллиона.
Когда-то в СССР участники массовки получали три рубля за съемочный день. И кормили их бесплатно. У нас фильмы были дешевыми – 500 тысяч считалось очень много.
– А что ты думаешь про современное российское кино?
– Ничего не думаю, потому что не о чем думать. Вот дают Никите Михалкову миллионы долларов на патриотический фильм. И он делает, к примеру, «Сибирского цирюльника», который должен быть взять приз на Каннском фестивале. Фильм получился не то чтобы бездарный, а просто провальный. Там, если смотрел, был такой эпизод: русский офицер выпивает ковш водки и этим же стеклянным ковшом закусывает. По-моему стекло – не очень кошерный продукт. Но им очень хотелось выполнить пресловутый «социальный заказ» – сделать духоподъемную патриотическую картину.
Никита и Андрон Михалковы – очень талантливые люди. Но Никита полез в политику, а это для художника означает конец. Там, где начинается политика, там кончается искусство. И все, что бы он ни делал сейчас, обречено на провал.
– Ты сейчас можешь смотреть на Россию в упор. И видишь, как погибает огромная страна, антисемитская по своей сути. Ее сотрясают страшные судороги, бесчисленные катастрофы. Понятно, что СССР был империей зла. Но ведь вот от России отцепились ее национальные окраины. Русским никто не мешает построить свободное, демократическое государство. Но ничего не получается. Почему?
– Причин тому много. Но в любом случае все свалят на евреев. Они де все провалили. Каким образом? А вот как: уехал в эмиграцию весь корпус заместителей директоров, их места заняли другие. А именно заместители в СССР делали дело. В основном это были евреи. Директор, руководитель пил и получал ордена, а работали замы и главные инженеры. Замов периодически сажали в тюрьму за воровство директоров. Теперь они подались в эмиграцию, и в стране воруют все, кому не лень. Предприятия оказались без толковых руководителей. И если там начнется очередная заварушка, тем, кто там остался, мало не покажется. У меня это большой радости не вызывает, потому что я там сам теперь живу.
– Но почему ты, гражданин США и Израиля, вернулся туда, откуда тебя с треском выставили, живешь там, где практически нашему человеку жить невозможно?
– А потому, что я по природе своей авантюрист, и мне это интересно. Тем более, что мэр Лужков вернул мне точно такую квартиру, которую я оставил. Он даже где-то заявил, что Севела второй раз не эмигрирует. За себя я спокоен – у меня есть американский паспорт. Нас вызывали в посольство и сказали, что делать в случае чего. Мы должны покинуть свои квартиры, оставив там все, кроме денег и документов. Нам показали никелированные нары, на которых мы будем спать, покуда за нами не прилетят самолеты. Мы не должны ехать никуда на своих машинах, не брать такси, а ехать только на попутках к американскому посольству. А оттуда на специальных автобусах нас вывезут на аэродром Чкаловский. Меня для этого специально вызывали в американское посольство, со мной было еще человек пять-шесть, имеющих американское гражданство, но работающих в Москве. Нас привезут во Франкфурт-на-Майне, и мы там будем жить до тех пор, пока в Москве все не прояснится.
– Это все на полном серьезе? Но разве можно так жить, когда под тобой вулкан?
– Мне нужно чувствовать русский язык, жить среди своих героев.
– Среди этих недотеп, которых ты так ярко показываешь?
– Я родился в самом еврейском городе Советского Союза. Меня не надо проверять на кошерность. А мои евреи, книжные и киношные, такие, какими я их вижу глазами художника.
-Давай откроем тайну тайн. Самый еврейский город Советского Союза, в котором ты родился, называется Бобруйск. Он настолько узнаваем в твоих «Легендах Инвалидной улицы»! Так щемит сердце, когда ты показываешь его и его довоенных людей! Талантливо, свежо! Кстати, твои «Легенды» проторили дорогу эпигонам, которые создали вслед за тобой «Легенды Невского проспекта», «Легенды Арбата».
– Это ж замечательно, что не я, а у меня крадут. Такая страна, такая нынче и литература. А ты что хотел?!
– Теперь твой родной город не в России, а за рубежом.
– Да, мой Бобруйск оказался теперь в стране, где президент – полный идиот, но он ведь в союзе с Россией.
-Фима, ты же прекрасно знаешь, что «шахтерский» город Бобруйск, где все доставалось из-под земли, давно уже переселился на Брайтон-бич или под Хайфу. И там теперь твои герои и их потомки. Я вот думаю о том, как тебе повезло, что ты пацаном вырвался из пекла, в которое Бобруйск превратили фашисты и полицаи. Как ты жил и выжил, когда началась война?
– Я потерялся. Мой отец был военным. Часть его ушла и была разбита, куда подевалась мама, не знаю, вероятно погибла в гетто. А я беспризорничал, пел на станциях, и за это мне давали хлеб или что-нибудь съедобное. Пел я хорошо, этому научился в хоре Бобруйского Дома офицеров. Хористками там были гарнизонные буфетчицы, и я точно угадывал настроение женщин:
Жена найдет себе другого,
а мать сыночка никогда.
Воровать я не хотел и не умел. Поэтому пел так на станциях целый год. А в пятнадцать лет пристал к воинской части, которая направлялась на фронт. И на фронте получил совершенно взрослую медаль «За отвагу». Война проверила меня на кошерность. И Отечественная, и война Судного дня 1973 года, когда я сражался в составе Армии обороны Израиля. Ты будешь смеяться, но скажу тебе откровенно: война Судного дня была для меня, как и для многих тех, кто приехал в Израиль из Союза, так вот эта война была для меня духовной радостью, очищением. Я был уже довольно взрослым солдатом боевых, элитных частей ЦАХАЛа – мне было уже за сорок. В 42 года начал опять воевать. На призывной комиссии за мной бегал молодой израильтянин, требуя, чтоб я поменялся с ним мочой. Он рассчитывал, что моя моча спасет его от передовой, от боевых частей. Но я был тверд. И хотя я был староват для боевых частей, меня туда взяли. Два месяца я служил во время войны, а потом каждый год по месяцу в мирное время. Ей богу, это были самые светлые дни в моей жизни. Израильская армия стала для меня величайшей жизненной школой. Здесь солдата уважают, его не пинают, к нему обращаются так, будто от него зависит все. Я два года шел с винтовкой по Великой Отечественной войне, снимал фильмы про армию и войну, но такого уважения, такого отношения к солдату, как в ЦАХАЛе, не видел нигде. И именно поэтому израильская армия непобедима. Такую армию мог создать только великий народ, исключая, конечно, того раввина, который хотел проверить меня на кошерность. Я, родившийся и проживший полжизни в атеистической стране, в военной семье, сам солдат – почему кто-то должен проверять меня на кошерность, ортодоксальную благонадежность?! Такая вот кибенематография получается.
Мы о многом в тот день, перешедший в вечер, говорили. Это было десять лет назад.
Таким он и остался в памяти, этот широкоплечий, могучий человек, которого любят и будут любить те, кто смотрел его фильмы и читал его книги. В том числе и еврейские бандиты, многие из которых погибли позже в перестрелках между собой или надолго сели в американские тюрьмы.