Виктор Вексельберг: «Зимой я просыпался, засыпанный снегом»

Безусловно, я хотел поступать в МГУ. Живя в Дрогобыче, я даже учился в заочной школе мехмата — тебе присылали задачи, ты их решал и отсылал назад. Экзамены на мехмат, в Физтех и МИФИ были раньше, чем во все остальные вузы, — чтобы попробовать поступить туда, а если не вышло, пойти в вуз попроще. Но учителя и старшие товарищи отговорили меня от этого «упражнения», сказали: если не хочешь испортить себе психику и сильно расстроиться, иди сразу в МИИТ.

По понятным причинам: фамилия у меня «слишком сложная».К тому же у меня уже жил в Москве знакомый с соответствующей фамилией — Вернер, наши родители дружили, и он поступил в МИИТ, пройдя именно этот путь — его срезали на экзаменах в МГУ. Я увлекался математикой и по его рекомендации пошел на факультет «Автоматика и вычислительная техника», специальность «Автоматизированные системы управления». У меня не было золотой медали — по той же «понятной» причине (в аттестате — все пятерки, а медаль не дали), поэтому пришлось сдавать все экзамены, но это не составило особого труда: я сдал письменную и устную математику на пятерки, а за сочинение получил тройку. Я ведь все-таки учился на Украине, и, видимо, всякие «украинизмы» повлияли на качество изложения. Но балл у меня все равно был проходной, поскольку средний балл аттестата был пятеркой.

Наше 4-е общежитие находилось в Огородном проезде, рядом с Останкинским мясокомбинатом. Первые два года общежитие было мужским, в комнате нас было четверо. Один — бесконечный студент, пятикурсник лет тридцати, после армии, учился к тому времени уже лет девять. Грузин, грузинский еврей, если быть точным, у него, кстати, интересная судьба — он женился на будущей чемпионке мира по шашкам. Еще два третьекурсника, среди которых был и мой товарищ Вернер.

Самое яркое впечатление того времени — мы всегда спали с открытым окном, а моя кровать, как самого молодого, стояла у окна.

Зимой я просыпался, засыпанный снегом. Ну и конечно, все время горел свет. У нас не было какого-то графика выключения света, поэтому, если старшие товарищи готовились к чему-то, они не обращали внимания на то, что младший спит. Так что спать при свете я научился в общежитии.

Леня очень увлекался театром. Тогда, чтобы попасть на Таганку или в «Современник», надо было ночь стоять на улице за билетом. Еще спорт, мы с ним играли в футбол. Ходили на кинофестивали. Другие мои партнеры по бизнесу — тоже институтские друзья. Они были москвичами, Володя Кремер учился со мной на одном курсе, а Женя Ольховик — на два года старше. Это мой институтский круг общения, появились вот такие тесные дружеские отношения и сохранились на всю жизнь. Правда, Леня одним из первых женился, и это его немножко вырвало из компании.

Для меня вообще институтский период был открытием мира, потому что Дрогобыч и Москва — это все-таки два разных мира.

Я открыл для себя театры, реальную литературу, запрещенную литературу, я открыл для себя — что очень важно — другую музыку и другой формат, Клуб самодеятельной песни. Все это в институте. Я с Владимиром Высоцким познакомился у нас, в МИИТе, когда он приезжал на концерт. И это мир, который до сих пор со мной. Это строительные отряды, это БАМ, это знакомство с женой. Она училась со мной на одном курсе. Познакомились мы в стройотряде и через год поженились.

В те времена общественная активность — это комсомол. А я с детства был человеком активным, так что еще в школе стал секретарем комсомольской организации. Соответственно, в институте я тоже был замсекретаря комитета по идеологии, как ни странно. Это неизбежно давало мне возможность быть вовлеченным в разнообразные форматы общественной жизни — как хорошие, так и плохие.

На втором курсе я стал — была такая должность — старостой этажа в общежитии. Это серьезно. Это организация жизни студенческого сообщества, в значительной степени связанная с соблюдением порядка. Ребята любили погулять и поразвлечься, гулянья были круглосуточными, особенно в сессию или после. Так что должность старосты этажа сильно обогатила меня в смысле коммуникации в критических ситуациях и вообще наложила определенный отпечаток.

А еще мы ездили на картошку — студенчество тогда обычно начиналось с поездки на картошку. Был конец 1970-х годов, эпоха расцвета эмиграции. На нашей специальности состав людей был с определенными «национальными особенностями», и, вообще говоря, они не были особыми сторонниками работы в любых условиях и напряженно. А вот поговорить, подискутировать о том, почему этого не надо делать, — это с удовольствием. Нас отвратительно кормили, условия жизни были жуткие, и в какой-то момент группа ребят сказала: «Нет, в таких условиях мы работать не будем. Мы бастуем». Шутки шутками, но они побастовали пару дней, а потом их отозвали в Москву и исключили из института. Для меня, как человека комсомольского, это было вызовом. Я пытался вступиться, говорил, что это беспредел, что так нельзя. История пошла наверх — вплоть до партийных организаций. Все-таки забастовка для Советского Союза — это вызов обществу. В итоге пару человек удалось отбить, но пятерых исключили из института. Почти все они потом эмигрировали.

Окончание института было для меня очередным испытанием. У нас была система распределения и такое понятие, как приоритетный список. То есть распределение выглядело якобы демократично: кто лучше учился, тот имел право выбрать место работы первым. Составлялись списки, по принципу — средний балл учебы плюс максимум 1 балл за общественную деятельность. У меня было, как сейчас помню, 5,85, и я шел первым с большим отрывом. Списки вывесили за месяц до распределения — шикарный набор московских НИИ. Я сразу выбрал место, куда хочу пойти работать, и чувствовал себя абсолютно спокойно. Распределение выглядело так: съезжались представители организаций, ты сообщал о намерениях, тебя вносили в список и знакомили с представителем организации. В день распределения я захожу в кабинет к декану и говорю: «Я такой-то, хочу пойти в соответствующий институт», а там два места было предусмотрено. В кабинете сидит представитель не института даже, а Министерства, как сейчас помню, среднего машиностроения.

Он вдруг побледнел и спрашивает: «Вексельберг?»

Смотрит на листок — действительно два места. Но говорит декану: «Знаете, у нас два места, но в последний момент одно сократили, а на одно у нас персональная заявка. Извините». Я выхожу. Декан меня успокаивает: «Ладно, не расстраивайся. Посмотри, может, что-нибудь еще». В общем, я заходил три раза. И три раза оказывалось, что все места заняты. В результате я распределился в конце списка в какой-то безвестный институт. Приехал, мне предложили работу в бухгалтерии. Тогда я пошел к декану и сказал: «Дайте мне свободный диплом (диплом без распределения), и я буду сам искать себе место в жизни».

Родители были очень озадачены, папа нашел каких-то знакомых, знакомые нашли знакомых, и оказалось, что есть конструкторское бюро, в котором замом по науке работал человек по фамилии Лямц — он согласился взять меня инженером в вычислительный центр. Оттуда и пошла уже моя история.

Бюро конструировало насосы — те самые погружные насосы, которые используются для добычи нефти. Моя работа была связана с разработкой программного обеспечения для этих насосов, их конструирования и эффективной эксплуатации. Мы должны были ездить по нефтяным месторождениям и изучать их. И я, конечно, не мог себе представить, что потом стану владельцем некоторых из них. У меня не было ни малейшего предчувствия, что когда-то в жизни буду заниматься частным бизнесом.

В институте у нас, конечно, была возможность подрабатывать. Например, делать какие-то вещи на кафедре, связанные с наукой. На последнем курсе я получал больше денег, чем когда вышел на работу. Работал на кафедре, на ставку чего-то там делал дополнительно, чего-то даже читал на младших курсах, плюс стипендию повышенную получал. Можно сказать, что некоторая предпринимательская жилка во мне зарождалась в начальной форме. В то время я уже был женат, у нас был ребенок, так что денег все равно не хватало. Иногда я отвлекался от науки и подрабатывал на Останкинском мясокомбинате и у тещи на кондитерской фабрике — в основном грузчиком.

Я с Западной Украины, помню, у нас там были всякие хитрые доступы к каким-то относительно редким вещам — пластинкам, джинсам. У меня было много знакомых, кто имел родственников в Америке, в Канаде. В принципе, можно было что-то привезти, заработать на этом 10 рублей и пойти с друзьями в ресторан выпить. Но бизнесом это назвать сложно.

Мне повезло с учителями. У нас в институте была, не побоюсь этого слова, великая женщина — Елена Сергеевна Вентцель, известная писательница с псевдонимом И.Грекова, умнейшая преподавательница по матстатистике. Прикладную математику преподавал грузин — Кикодзе Эрг Багратович. Каждую свою лекцию он сопровождал философскими обобщениями,  а последняя была своеобразным напутствием. В ней было много правил, я их до сих пор помню и ценю. Например, одно я повторяю всем своим работникам: «Коллеги, если ваше представление не совпадает с действительностью, меняйте представление».

Юлия Таратута FORBES.RU

 

RUSSIAN NEW YORK NEWS USA
MANHATTAN BROOKLYN QUEENS STATEN ISLAND BRONX NJ